Восхождение его в ложу, когда игра уже началась, и возвращение из нее за кулисы, когда до конца тайма или всей игры остается еще минута-другая, я бы тоже не решился отделить от зрелища, от общего впечатления, производимого тренируемой им командой.
И поймешь ли до конца, почему избрал он свой наблюдательный пункт в среде обитания людей, из которых большинство расположено к нему с обязательными оговорками, а то и вовсе не расположено?
Причем, отметил бы, что в противостоянии Лобановскому зачастую проявляется больше логики, больше стройной аргументации, чем в эмоциональном неприятии линии Бескова, его методов, а лучше сказать — его стиля во взаимоотношении с командой, тактики общения с людьми. В Бескове многих всегда сердило превалирование личностного, особенности характера в любом почти из принимаемых решений, неодолимое упрямство в очевидных и профанам заблуждениях. Но можно ли утверждать что Лобановский менее тверд в проведении своей линии и больше считается с критикой?
Мне кажется, в линии Бескова сильнее просматривается его индивидуальность, «линия сердца» (в ней при видимой прямолинейности все равно больше от кардиограммы), отчего и воспринимается чаще чудачеством, самодурством.
В Лобановском же спрямленность линии, исключающей всю Старомодную, ностальгическую романтику, встречает у значительной части футбольной общественности если не большее сочувствие, то большее понимание. Лобановский — в открытую — рационален, Не мудрствует лукаво. А Бесков словно знает какую-то тайну, слышит, что другие не слышат, видит, что другие не видят,— путает карты прогнозистам, унижает их своими догадками и находками. Такое тоже не прощается.
Николай Петрович Старостин, откровенно не разделяющий диктаторских наклонностей и устремлений и Лобановского, и Бескова, воспитанных, как он считает, «военными» (то есть динамовскими) командами, тем не менее просто и четко определил, в чем для себя видит главное между ними различие.
